Прошло какое-то время и детская тюрьма строго режима сменилась более либеральным ограничением свободы. С лакированным ранцем за плечами и с цветами в руках я радостно спешу в первый класс, открывающий длинную вереницу школьных лет.
Но возвращаюсь домой уже без воодушевления. В переливающимся тремя цветами сфетофора ранце лежит тетрадь с прописями. В ней первые оценки. Одна из них совсем не льстит моему самолюбию. Рядом друг Валерка. Он понимает мое недовольство и предлагает избавиться от двойки.
Но как? Вырвать лист никак невозможно. На нем записаны буквы, которые мы будем учиться писать в следующий раз. Остается самый простой выход — стереть двойку.
Из пенала достается ластик и начинается процесс превращения двойки в отвратительное красно-серо-лиловое пятно. Величиной с медный пятак. Чем больше мы с Валеркой проявляем усердия, тем очевидней следы преступных действий. Вот уже бумага шелушится и просвечивает в месте приложения наших судорожных и попеременно сменяемых усилий, дублируемых, для верности, высунутым изо рта языком.
С самых первых движений ластика, только размазывающих, но никак не стирающих двойку, мне стало ясно, что добром дело не кончится. Но страх подгонял руку. Лихорадочно ерзала она по страшной оценке, с каждой секундой усугубляя тяжесть проступка. Пытаясь скрыть одну неприятность, я получил две. Дать задний ход и вернуть время обратно было уже невозможно.
Но я попробовал. Плохо заточенным красным карандашом я обвел красно-бурое пятно, надеясь вернуть двойке ее первоначальные четкие очертания. Получилась какая-то мерзкая оценка-жаба, которая, как мне казалось, была видна и сквозь плотную обложку закрытой тетради.
Валерка скоро слинял домой и я остался один, никому не нужный, со своей жабой-двойкой по правописанию. Долго я еще слонялся вокруг дома, не решаясь зайти в подъезд и подняться на четвертый этаж своей квартиры. Но деваться было некуда.
Странно. Я прекрасно помню все свои действия до этого момента, но реация родителей совершенно исчезла из памяти. Может, меня били головой об стенку до потери сознания? Вряд ли. Скорее всего, все обошлось благополучно. Потому и не осталось никаких зарубок на этот счет. Заполнилось лишь напряжение и страх перед наказанием. Самого же наказания не помню. Да и было ли оно?
И все же иногда посещает меня дерзкая мысль. А что если сейчас Бога действительно нет? Что если Ему удалось невозможное — совершить самоуничтожение и рассыпаться на мелкие кусочки — все эти звезды и галактики?
Более того, что если я — Бог? Не Человекобог, даже не Богочеловек, а тот единственный Бог, в которого верю? И моя теперешняя задача — осознать себя именно таковым (кажется, такова суть буддизма). Просто теперь я забыл об этом, подобно забвению внутриутробной жизни.
Как тело расползается после смерти на тысячи тысяч элементов, уже не связанных внутренней связью, так и люди после смерти Бога разбрелись кто куда. Отчужденные, лютые друг к другу, не имеющие чего-то всеобщего, способного объединить их маленькие «я» в могучее и единственное «Я» Бога.
Чем разрозненные элементы тела после смерти принципиально отличаются от множества существующих самих по себе «я» людей?
А как быть с самоубийствами животных? Как быть с самоубийствами людей? Должна быть общая причина. Я уверен, одна и та же причина заставила Хемингуэя положить дуло охотничьего ружья себе в рот, а группу дельфинов (китов) выброситься на берег. Что это за причина?
Не желал я рождаться и входить в этот мир, ох не желал. Не хотел тужить, а хотел жить припеваючи на том свете. Откуда-то мне известно, что был любим Богом.
Но Бог сказал однажды: «Харе балдеть, паря, собирайся-ка в дорогу». «Не хочу! - закричал я истошно в ответ и сжав зубы ухватился изо всех сил за Его пятки, — не хочу туда!...». «Надо» — ласково приказал Бог, отвел мои руки и подтолкнул к утробе матери. И я полетел в уготованное земными родителями земное тело.
«М-да, — недовольно произнес я приземлившись и впервые взглянув на белый свет, — ничего здесь хорошего нет». И опять закричал, потому что заскучал по Отчему Дому, по единственному «правильному» Родителю.
Бог же принял облик Солнца и успокаивал меня своими лучами как мог. А мне было все равно больно и страшно. И я кричал, кричал, кричал… До тех пор, пока человеческие руки не добавили своего тепла: «Ты не одинок, не бойся. Мы защитим тебя, маленький. Не все так плохо.
И я поверил любви матери и врачей. Слезы высохли и я уснул.
А когда проснулся, пора уже было собираться в новую путь-дорогу. В детскую тюрьму — садик.
Человек может свести счеты с жизнью. А Бог? Холодок по спине от такого вопроса. Мне приходилось переживать короткие, как вспышки молнии, мгновенья-точки какого-то мистического озарения, когда вдруг понимаешь, что возможность существования Вселенной имеет такую же вероятность, как и Абсолютное Ничто.
Жутко. Мрак наваливается на тебя. Нет ни одной живой души. Нет даже мертвого холодного камня. И ты сгинул навеки в этой темноте. Навеки. Никто не знает о тебе, потому что некому. Нет ни Бога, ни мира.
Или Бог обречен на вечное существование, пусть и блаженное? Философы, мистики, святые отцы не допускают в Боге никакой ограниченности. Но абсолютная свобода предполагает и возможность своего уничтожения. Не так ли? Самого настоящего физического, метафизического, трансцендентального, духовного, какого угодного уничтожения — когда уже не будет перекачки одной формы энергии в другую, потому что самой энергии не будет. Возможно ли такое уничтожение?
Может быть наша Вселенная — это всего лишь рассыпавшиеся на мелкие кусочки Божественного тела?
И все же я верю, что Бог не может себя уничтожить. И слава Богу! В этом смысле Он ограничен в своих поступках. И прекрасно. А мысли мои от лукавого. Гнать поганой метлой такие мысли надо! Да и автора тоже. Смущаю души, понимаешь, каверзными вопросами.
И вспоминается напоследок Христос в пустыне и искушавший Его самоубийством сатана. Нет, не все так просто.
Я помню свое первое впечатление от женской красоты. Это было в девятилетнем возрасте. Тревожно-сексуальное чувство сладостным томлением уже проснулось...
По настоятельной просьбе родителей я тогда посещал кружок танцев, расмоложенный в городском дворце пионеров. Однажды, я каким-то случайным образом оказался в раздевалке взрослых девушек. Мое появление не вызвало никакого переполоха. Девушки не видели во мне мужчину. Похоже, они отнеслись ко мне, как к маленькому сыночку, с которым маменька еще может ходить в женскую баню.
Ничуть не обращая внимания на молодого отрока, забившегося в угол, они обрушили на его формирующуюся сексуальность свои полуобнаженные и совсем обнаженные прелести.
С широко раскрытыми глазами и ртом я смотрел на неведомых прекрасных существ. О, в те минуты я очень хорошо понимал, что обнаженная эта красота есть следствие их доброты. Ибо не могут не быть они недобрыми. В те минуты не было во мне взрослого мужского вожделения. Было что-то более сильное, светлое, чудесное.
Я оказался в волшебной стране и готов был упасть в обморок от обилия чистого кислорода, окружавшего юных богинь, пока одна из них наконец не заметила моего изумленного взгляда и не повернула ласковой (да, да, именно ласковой) рукой к стене.
Пройдет какое-то время и я с горьким сожалением узнаю, что мстительность и коварство этих прекрасных сказочных существ порой нисколько не уступает их доброте и сострадательности.
Но какое-же удовольствие рассматривать и разгадывать тайны женщин. Человечество живет в предверии откровений Третьего Лица Святой Троицы — Святого Духа. Он и расставит все точки над i. Из всех Троих Лиц Ипостаси - Он ближе всех к женщине. Ибо Дух животворит, а женщина рожает.
Сначала Адам скучал без жены. Потом первой паре стало скучно без друзей. Если я не Адам, вы, глубокоуважаемый блогер, не Адам, то мы с вами и есть те другие, призванные в свое время вечностью составить компанию первой супружеской паре.
Но как мы появились в раю без секса? Или секс был? Или все возможно Богу? Все-таки любопытно. Занимался Господь творением каждого отдельного человека способом, каким были сотворены первые Адам и Ева или все было поставлено на конвеер?
Целью любви является сама любовь. А не рождение детей. Смею предположить, что дети рождаются именно потому, что цель не достигнута. Т.е. потому, что целью любви является что-то другое, а не сама любовь происходит воспроизводство смерти. Проницательные умы уже давно заметили, что смерть, несовершенство, грех связаны с деторождением. И наоборот, чистота и сила любви должны в конце-концов положить конец бессмысленному рождению смертных существ.
Люди правильно стыдятся сексуальности своих чувств. Чуют здесь нечистоту. Доставшуюся от прародителей. Животные не стыдятся. Ибо не виновны. А мы виновны, потому и стыдимся. Пустоты любви заполнены эгоизмом.
Мужчина хочет женщину, но не ради самой женщины, ее имени, ее сути. Нет, он хочет тела, одного тела, одной оболочки, фантика хочет, а не конфетки. Это и есть ложь, это и есть вина, это и есть стыд.
Бессоница. Чем воду в ступе толочь поделюсь-ка я воспоминаниями и откровениями детства.
Летит время… Кажется вчера было восемнадцать, а позавчера семь лет. Чую, скоро наступит момент, когда я с изумлением спрошу себя о прожитой жизни: что это было?
Еще в раннем детстве, еще до школы, гуляя по бабушкиному саду, я впервые был «застигнут» этим вопросом, упавшим на меня словно с неба. Я до сих пор отчетливо помню эту странную минуту. Мне было всего шесть лет, но это не помешало почувствовать мне всю мощь тайны жизни.
Был ли у вас, друзья, подобный опыт в детстве? Подозреваю, каждый переживал еще на заре жизни нечто подобное.
Так вот. В один миг «нырнул» я тогда в какой-то другой, необыкновенный мир. И, к сожалению, тотчас был выброшен оттуда. Но кое-что я успел запомнить. И запомнить навсегда.
Я успел узнать и прочувствовать самое важное: я есть, я не один, Бог есть. Это была истина одновременно простая и глубокая. Простая потому, что открыта даже ребенку. Сложная оттого, что всей жизни не хватит, чтобы измерить ее.
В то мгновенье я еще успел почувствовать неземную благость, или Доброту, или Любовь, за которую вовек не сможет отблагодарить ни один человек.
Упоение переживанием истины переполняло меня. Но парадокс был в том, что этот прекрасный момент не имел длительности. Напрасно напрягал я внутренние силы, чтобы повторить это «веселое» мгновенье и «растянуть» его хотя бы на две секунды. Почему-то казалось, что продлись оно чуть дольше, то успеешь разглядеть и разгадать все, все, все… Но молния сверкнула раз и больше не появлялась… Наверное, подобный опыт имеют эпилептики, если верить романам Достоевского.
Удивительно рождаются эти строки. Как будто что-то созрело глубоко внутри и настоятельно просится наружу. Верна поговорка: «можешь не писать — не пиши». Значит не поспело еще, рано.
Инстинкт самосохранения шепчет: «Не смешивайся со всеми. Оторвись от них, иди своей дорогой. Так и делаю.
Мы умираем от сверлящего душу внутреннего беспокойства. Оно буравит в нашем теле маленькую дырочку, из которой постепенно вытекает жизнь. Беспокойство происходит из какой-то роковой нецельности, точнее, из-за нашего нежелания ее преодолеть.
Человечеству давно указан способ залать эту дырочку, но, видно, умирать легче, чем заниматься ремонтом. С годами отверстие растет, и вот когда-то молодая и наполненная жизнью оболочка не испытывает прежнего внутреннего давления. Тело ветшает и обвисает, как паруса корабля в безветренную погоду.
Жизнь — река, и ты плывешь против течения. Перестанешь грести — река снесет тебя куда-то вниз, к водопаду, к смерти. Надо грести наперекор течению, если не преодолевая его, то хотя бы оставаясь на месте. Спасибо вам, штанга и гантели. Каждое утро вы помогаете мне выдавливать из моего тела раба времени. Надо не бояться умирать, чтобы быть вечным. Пот - это белая кровь.
Я новичок. И поэтому мне немного боязно. Как будто поменял школу и пришел в незнакомый класс под пристальные оценивающие взгляды или будущих друзей или врагов. Хотя мне уже за сорок. Казалось бы должен быть уже матерым мужичком.
Ан нет! Страх и беспокойство, наверное, вечные спутники наши — с рожденья, до последнего дня, увы. Ну да ничего, пробъемся!
Преподаватель экономической теории. Кандидат, доцент. Основные увлечения — художественная литература, философия, театр, хороший фильм с добротным сценарием, известным не по блок-бастером режиссером, талантливыми актерами.